Абсолютное добро
Feb. 4th, 2013 05:54 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
kaipaПубличная лекция Ключевского, прочитанная в 1892г, о благотворительности и любви к ближнему. Можно было бы пересказать, но я лучше приведу отрывок целиком, он того стоит:
"Древнерусское общество под руководством церкви в продолжение веков прилежно училось понимать и исполнять и вторую из двух основных заповедей, в которых заключаются весь закон и пророки,—заповедь о любви к ближнему. При общественной безурядице, при недостатке безопасности для слабого и защиты для обижаемого, практика этой заповеди направлялась преимущественно в одну сторону: любовь к ближнему полагали прежде всего в подвиге сострадания к страждущему, ее первым требованием признавали личную милостыню. Идея этой милостыни полагалась в основание практического нравоучения; потребность в этом подвиге воспитывалась всеми тогдашними средствами духовно-нравственной педагогики. Любить ближнего — это прежде всего накормить голодного, напоить жаждущего, посетить заключенного в темнице. Человеколюбие на деле значило нищелюбие. Благотворительность была не столько вспомогательным средством общественного благоустройства, сколько необходимым условием личного нравственного здоровья: она больше нужна была самому нищелюбцу, чем нищему. Целительная сила милостыни полагалась не столько в том, чтобы утереть слезы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слезы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием. Древнерусский благотворитель, «христолюбец» менее помышлял о том, чтобы добрым делом поднять уровень общественного благосостояния, чем о том, чтобы возвысить уровень собственного духовного совершенствования. Когда встречались две древнерусские руки, одна с просьбой Христа ради, другая с подаяньем во имя Христово, трудно было сказать, которая из них большие подавала милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимодействии братской любви обеих. Вот почему древняя Русь понимала и ценила только личную, непосредственную, благотворительность, милостыню, подаваемую из руки в руку, при том «отай», тайком не только от стороннего глаза, но и от собственной «шуйцы». Нищий был для благотворителя лучший богомолец, молитвенный ходатай, душевный благодетель. «В рай входят святой милостыней,— говорили в старину:— нищий богатым питается, а богатый нищего молитвой спасается». Благотворителю нужно было воочию видеть людскую нужду, которую он облегчал, чтобы получить душевную пользу; нуждающийся должен был видеть своего милостивца, чтобы знать, за кого молиться. Древнерусские цари накануне больших праздников, рано по утрам, делали тайные выходы в тюрьмы и богадельни, где из собственных рук раздавали милостыню арестантам и призреваемым, также посещали и отдельно живших убогих людей. Как трудно изучить и лечить болезни по рисунку или манекену больного организма, так казалась малодействительной заочная милостыня. В силу того же взгляда на значение благотворительного дела нищенство считалось в древней Руси не экономическим бременем для народа, не язвой общественного порядка, а одним из главных средств нравственного воспитания народа, состоящим при церкви практическим институтом общественного благонравия. Как в клинике необходим больной, чтобы научиться лечить болезни, так в древнерусском обществе необходим был сирый и убогий, чтобы воспитать уменье и навык любить человека. Милостыня была дополнительным актом церковного богослужения, практическим требованием правила, что вера без дел мертва. Как живое орудие душевного спасения, нищий нужен был древнерусскому человеку во все важные минуты его личной и семейной жизни, особенно в минуты печальные. Из него он создал идеальный образ, который он любил носить в мысли, как олицетворение своих лучших чувств и помышлений. Если бы чудодейственным актом законодательства или экономического прогресса и медицинского знания вдруг исчезли в древней Руси все нищие и убогие, кто знает, может быть, древнерусский милостивец почувствовал бы некоторую нравственную неловкость, подобно оставшемуся без посоха, на который он привык опираться; у него оказался бы недочет в запасе средств его душевного домостроительства."
(полный текст, например, тут: http://www.golubinski.ru/russia/dobrye.htm)
Я наткнулся на этот текст в статье Розанова "Черта характера Древней Руси". Далее у Ключевского идут несколько исторических примеров благотворительности, например, подвиг Ульяны Осорьиной, которая продала все свое имущество, чтобы накормить нищих во время голода. Розанов, приводит другой пример -- жизнь Елизоветы Тюрингской -- и противопоставляет благотворительную практику Восточной и Западной христианских церквей. Если в Православии благотворительность и любовь к ближнему -- это основа нравственного здоровья, это что-то глубоко личное, и вместе с тем -- естественное, часть древнего мироустройства, то в католической церкви благотворительность -- это способ замолить грехи, способ возвыситься над жестоким миром, исправить его недостатки и пороки. Розанов обобщает это таким образом:
Замечательна разница в типе, который наблюдается во всех средствах спасения, употребляемых по отношению к заблуждающимся в западной и в восточной ветвях церкви: на Западе они всегда носят характер причинный, отгоняющий от заблуждения, на Востоке - характер целесообразный, привлекающий к истине.
Интересно, что корни этого различия Розанов выводит из трактата Блаженного Августина "De civitate Dei" ("О Граде Божьем"), написанного в годы падения Рима под натиском варваров и готов. Именно тогда, когда старый мир вокруг рушился, Августин сформулировал принцип противопоставления церкви и мира: "идея тесной веси Божьей, как чего-то далекого от мира и ему противоположного, с ним не связанного и только борющегося".
Другой интересный фрагмент, основанный на личном опыте Розанова:
Много лет назад, подав нищему монету и следя за ним в окно, я увидел, как он прямо пошел в кабак. Повинуясь невольному движению сердца, воспитанного в идеях, ничего общего с православием не имеющих, я тотчас раздражился и громко выразил сожаление о подаянии; милостыней я делал только утилитарный поступок, и, раз в нем не было нужной стороны, он был в моих глазах дурен, вреден. Бывшая тут же четырнадцатилетняя крестьянская девушка (из староверческой семьи), услышав ропот мой, с волнением заметила: "Что вам за дело, куда он пошел и что сделал с вашими деньгами? — за это он ответит Богу; а вы только подайте — Бог у нас только за это спросит". Иными словами: не размышляя и не анализируя, поступай хорошо, делай добро; увидеть это добро и последовать ему или нет — это принадлежит чужой свободной воле, которая наравне с вашей имеет свое самостоятельное отношение к Богу. Абсолютность добра, его необусловленность обстоятельствами, его всегдашнее требование — и, одновременно, свобода индивидуальной воли, ее самоопределяемость, отчетливо и твердо здесь выражены.
Сейчас нищие и убогие в понимании конца XIX века у нас почти исчезли, либо о них заботится государство. Спасибо научно-техническому и социальному прогрессу. Если следовать мысли Ключевского, то это одна из причин очерствления современных людей. Атомизация общества и толерантность тоже не способствуют любви к ближнему.
P.S. А вы часто подаете страждущим? Что вы при этом чувствуете?
"Древнерусское общество под руководством церкви в продолжение веков прилежно училось понимать и исполнять и вторую из двух основных заповедей, в которых заключаются весь закон и пророки,—заповедь о любви к ближнему. При общественной безурядице, при недостатке безопасности для слабого и защиты для обижаемого, практика этой заповеди направлялась преимущественно в одну сторону: любовь к ближнему полагали прежде всего в подвиге сострадания к страждущему, ее первым требованием признавали личную милостыню. Идея этой милостыни полагалась в основание практического нравоучения; потребность в этом подвиге воспитывалась всеми тогдашними средствами духовно-нравственной педагогики. Любить ближнего — это прежде всего накормить голодного, напоить жаждущего, посетить заключенного в темнице. Человеколюбие на деле значило нищелюбие. Благотворительность была не столько вспомогательным средством общественного благоустройства, сколько необходимым условием личного нравственного здоровья: она больше нужна была самому нищелюбцу, чем нищему. Целительная сила милостыни полагалась не столько в том, чтобы утереть слезы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слезы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием. Древнерусский благотворитель, «христолюбец» менее помышлял о том, чтобы добрым делом поднять уровень общественного благосостояния, чем о том, чтобы возвысить уровень собственного духовного совершенствования. Когда встречались две древнерусские руки, одна с просьбой Христа ради, другая с подаяньем во имя Христово, трудно было сказать, которая из них большие подавала милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимодействии братской любви обеих. Вот почему древняя Русь понимала и ценила только личную, непосредственную, благотворительность, милостыню, подаваемую из руки в руку, при том «отай», тайком не только от стороннего глаза, но и от собственной «шуйцы». Нищий был для благотворителя лучший богомолец, молитвенный ходатай, душевный благодетель. «В рай входят святой милостыней,— говорили в старину:— нищий богатым питается, а богатый нищего молитвой спасается». Благотворителю нужно было воочию видеть людскую нужду, которую он облегчал, чтобы получить душевную пользу; нуждающийся должен был видеть своего милостивца, чтобы знать, за кого молиться. Древнерусские цари накануне больших праздников, рано по утрам, делали тайные выходы в тюрьмы и богадельни, где из собственных рук раздавали милостыню арестантам и призреваемым, также посещали и отдельно живших убогих людей. Как трудно изучить и лечить болезни по рисунку или манекену больного организма, так казалась малодействительной заочная милостыня. В силу того же взгляда на значение благотворительного дела нищенство считалось в древней Руси не экономическим бременем для народа, не язвой общественного порядка, а одним из главных средств нравственного воспитания народа, состоящим при церкви практическим институтом общественного благонравия. Как в клинике необходим больной, чтобы научиться лечить болезни, так в древнерусском обществе необходим был сирый и убогий, чтобы воспитать уменье и навык любить человека. Милостыня была дополнительным актом церковного богослужения, практическим требованием правила, что вера без дел мертва. Как живое орудие душевного спасения, нищий нужен был древнерусскому человеку во все важные минуты его личной и семейной жизни, особенно в минуты печальные. Из него он создал идеальный образ, который он любил носить в мысли, как олицетворение своих лучших чувств и помышлений. Если бы чудодейственным актом законодательства или экономического прогресса и медицинского знания вдруг исчезли в древней Руси все нищие и убогие, кто знает, может быть, древнерусский милостивец почувствовал бы некоторую нравственную неловкость, подобно оставшемуся без посоха, на который он привык опираться; у него оказался бы недочет в запасе средств его душевного домостроительства."
(полный текст, например, тут: http://www.golubinski.ru/russia/dobrye.htm)
Я наткнулся на этот текст в статье Розанова "Черта характера Древней Руси". Далее у Ключевского идут несколько исторических примеров благотворительности, например, подвиг Ульяны Осорьиной, которая продала все свое имущество, чтобы накормить нищих во время голода. Розанов, приводит другой пример -- жизнь Елизоветы Тюрингской -- и противопоставляет благотворительную практику Восточной и Западной христианских церквей. Если в Православии благотворительность и любовь к ближнему -- это основа нравственного здоровья, это что-то глубоко личное, и вместе с тем -- естественное, часть древнего мироустройства, то в католической церкви благотворительность -- это способ замолить грехи, способ возвыситься над жестоким миром, исправить его недостатки и пороки. Розанов обобщает это таким образом:
Замечательна разница в типе, который наблюдается во всех средствах спасения, употребляемых по отношению к заблуждающимся в западной и в восточной ветвях церкви: на Западе они всегда носят характер причинный, отгоняющий от заблуждения, на Востоке - характер целесообразный, привлекающий к истине.
Интересно, что корни этого различия Розанов выводит из трактата Блаженного Августина "De civitate Dei" ("О Граде Божьем"), написанного в годы падения Рима под натиском варваров и готов. Именно тогда, когда старый мир вокруг рушился, Августин сформулировал принцип противопоставления церкви и мира: "идея тесной веси Божьей, как чего-то далекого от мира и ему противоположного, с ним не связанного и только борющегося".
Другой интересный фрагмент, основанный на личном опыте Розанова:
Много лет назад, подав нищему монету и следя за ним в окно, я увидел, как он прямо пошел в кабак. Повинуясь невольному движению сердца, воспитанного в идеях, ничего общего с православием не имеющих, я тотчас раздражился и громко выразил сожаление о подаянии; милостыней я делал только утилитарный поступок, и, раз в нем не было нужной стороны, он был в моих глазах дурен, вреден. Бывшая тут же четырнадцатилетняя крестьянская девушка (из староверческой семьи), услышав ропот мой, с волнением заметила: "Что вам за дело, куда он пошел и что сделал с вашими деньгами? — за это он ответит Богу; а вы только подайте — Бог у нас только за это спросит". Иными словами: не размышляя и не анализируя, поступай хорошо, делай добро; увидеть это добро и последовать ему или нет — это принадлежит чужой свободной воле, которая наравне с вашей имеет свое самостоятельное отношение к Богу. Абсолютность добра, его необусловленность обстоятельствами, его всегдашнее требование — и, одновременно, свобода индивидуальной воли, ее самоопределяемость, отчетливо и твердо здесь выражены.
Сейчас нищие и убогие в понимании конца XIX века у нас почти исчезли, либо о них заботится государство. Спасибо научно-техническому и социальному прогрессу. Если следовать мысли Ключевского, то это одна из причин очерствления современных людей. Атомизация общества и толерантность тоже не способствуют любви к ближнему.
P.S. А вы часто подаете страждущим? Что вы при этом чувствуете?
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2013-02-04 02:32 pm (UTC)Например, нищим не подаю никогда, будучи наслышанным об их характерных заработках и о том, что крутится вокруг.
А других нуждающихся в ближайшем окружении и не водится.
no subject
Date: 2013-02-04 10:59 pm (UTC)Насчет нищих -- я тоже почти никогда не подаю. Но каждый раз, когда я отворачиваюсь, мне неловко и немного стыдно. А если подаю -- то испытываю какое-то облегчение и внутреннюю радость. Причем, очень сильно зависит от формы. Можно подавать нищим и убогим, музыкантам в переходе или электричке, чаевые мальчишкам в бедных странах. Все вызывает совершенно разные чувства.